- Это же надо, чтобы от варенья такое несчастье. Кто их разберет, кавказцев, - бормотал Тихон Тихонович, - я говорил, опасно покупать на их грязных базарах. Мало ли, может, хранили они это проклятое варенье в погребе, где крысы. Травили крыс, вот и попал мышьяк в банку.

- Да, - хриплым эхом отозвалась из темноты Ирина, - - там много крыс. Я знаю. Я видела.

- Вот я и говорю, - кивнул купец, - случайно могло попасть в банку что угодно. Всякое бывает. Между прочим, я ведь тоже ел варенье, и вы, Константин Васильевич, и Софья Константиновна. Все ели.

- Перестаньте, - махнул рукой доктор, - кого вы хотите обмануть? Одну банку госпожа Порье открыла сама, из нее выложила варенье для Михаила Ивановича и для Сони. Именно туда и был добавлен яд. Когда мы садились за стол, она пододвинула им двоим уже наполненные вазочки. А остальные, то есть мы с вами, накладывали себе из большой вазы. Все просто, Тихон Тихонович, и все заранее продумано.

- Что продумано? Кем? - не унимался купец. - Как вы можете такое говорить? Как вам не совестно? Что же, моя Ирина враг самой себе? Зачем же оставаться вдовой в такое смутное, опасное время? Слушайте, господин доктор, а может, его сиятельство, того, сам решил таким оригинальным способом... ну, вы понимаете, о чем я? Он ведь тонкая художественная натура, а, как известно, такие как раз весьма склонны, - купец сдержано кашлянул, - я давно замечал за ним странности, эта его страсть к одиночеству, к рисованию картинок... А вам, господин доктор, за хлопоты я заплачу. Много заплачу, не обижу. Сейчас деньги ничего не стоят, но вы не волнуйтесь, у меня есть старые надежные золотые червонцы...

- Господин Болякин, уйдите, очень вас прошу. Куда-нибудь уйдите и уведите вашу дочь отсюда, иначе я за себя не ручаюсь, - выдавил сквозь зубы Константин Васильевич.

- Куда же это, интересно, нам уходить? - истерически взвизгнула Ирина. - Мы в своем доме, и вы, господин доктор, здесь не распоряжайтесь. Делайте свое дело, лечите больного, а нам указывать не надо! - Крик перешел в бурные рыдания.

- Вот дура баба, - покачал головой купец, - вы уж простите ее, господин доктор. Она, разумеется, не в себе. Пойдем, хватит орать, тебе лечь надо, - он взял дочь под локоть и увел ее в спальню.

Через полчаса вернулась Соня. На возке вместе с фельдшером Семеном она привезла священника. Батюшка был стар и болен, еще не пришел в себя после надругательства на пустыре, однако ехать к умирающему согласился, взял с собой все, что нужно для причастия.

Михаил Иванович умирал долго и мучительно. Доктор Батурин пытался облегчить его страдания, колол морфий. Агония длилась несколько часов. Священник причастил его. Перед рассветом, перед самым концом, умирающий открыл глаза и зашептал что-то. Соня склонилась к его губам.

- Сонюшка... брошь... не отдавай никому, сохрани, это все, что есть у меня...

- Какая брошь, Мишенька? О чем ты?

- Бабушкина брошь с бриллиантом... не отдавай им...

Соня взяла в ладони его лицо, взглянула в глаза, совсем близко, и произнесла еле слышно:

- Мишенька, у меня будет ребенок, Твой ребенок. Я тебя очень люблю.

Доктор ничего этого не слышал, он как раз вышел в сад, покурить. А когда вернулся, граф уже не дышал.

Через два дня после похорон в Батурине явился Тихон Тихонович в дорогом, с иголочки, английском костюме, таком белом, что резало глаза, с тростью черного дерева в руке, в блестящих белых штиблетах. Он выглядел довольно странно на фоне запущенного батуринского сада. За спиной у него маячила огромная фигура его постоянного безмолвного спутника шофера Андрюхи. В руках он держал огромный букет крупных, как кошачьи головы, багровых роз.

- Чем обязан?-мрачно поинтересовался Константин Васильевич.

- Вот, явился выразить вам благодарность за труды, - кашлянув, сообщил купец и извлек из кармана красный бархатный футляр овальной формы, с золотым причудливым вензелем на крышке, - поскольку деньги сейчас дешевы и ненадежны, решил сделать вам от нашего осиротевшего семейства небольшой презент на память. Изволите взглянуть?

- Благодарю вас, господин Болякин, но презента я от вас не приму, - покачал головой доктор.

- Так вы посмотрите хотя бы. Вещь хорошая, стоит дорого. - Он раскрыл футляр. Там лежали мужские часы-луковица, золотые, с толстенной золотой цепью.

- Оставьте себе. Мне такие роскошества не к лицу.

- Значит, брезгуете моей благодарностью? - прищурился купец. - Ну, тогда примите хотя бы цветы. Это для Софьи Константиновны. В наше трудное время тоже дорого стоят. Специально Андрюху в Москву за ними посылал. Ровно двадцать пять штук, особый сорт. Есть ваза у вас? Эй, горничная, как тебя?

- У нас нет горничной, - сказала Соня, - у нас только кухарка, но она в деревню ушла. А цветы я возьму. Спасибо. Но в вазу их ставить не надо. Я их все равно на могилу отнесу Михаилу Ивановичу.

- А, ну ладно. - Купец еще немного потоптался, несколько раз откашлялся в л кулак и обратился к доктору: - Я прошу прощения, мне необходимо переговорить с Софьей Константиновной наедине.

- Извольте, - кивнул доктор, - вы можете пройти в дом. Сонюшка, я буду здесь, рядом.

- У вас осталась вещь, принадлежащая нашей семье, - сказал купец, когда они вошли в гостиную, - вещь очень дорогая. Брошь в форме цветка орхидеи с большим бриллиантом в центре.

- Я не знаю, о чем вы, - тихо ответила Соня.

- Ну не надо, не надо, барышня, - хитро прищурился купец, - я ведь не бесплатно. Я вам денег дам. Много денег, золотых червонцев. Золото всегда в цене. Вы уж, будьте любезны, верните брошечку-то. Она не ваша.

- Тихон Тихонович, - покачала головой Соня, - что-то вы путаете. Я не ношу ювелирных украшений, и никакой броши у меня нет.

- Значит, не отдадите? - вздохнул купец. - Напрасно. Так у вас хотя бы деньги был