Глава: 6
ула мокрой, хлюпала под
ногами, как болото.
Никита расчехлил фотокамеру. Руки дрожали. Он не мог смотреть, не мог
дышать. Лесничиха осталась позади. В объективе он видел лица, детские,
женские. Они сохранились, пролежали несколько месяцев в промерзшей
земле, потом в ледяной воде, к ним еще не успели подобраться медведи,
да и не было здесь зверья, так сказала лесничиха. Слишком много шума
вокруг, вертолетная площадка, иногда стрельба. Охранники прииска
любили поохотиться на досуге, и таежное зверье обходило эти места за
несколько километров.
Надо было сделать еще пару шагов, чтобы четко получились лица на
фотографиях. А сумерки наваливались, густели. Сработала вспышка, один
раз, потом еще и еще. Камера фиксировала не только лица. Сквозь
объектив Никита видел молодую женщину в разодранной одежде, на груди,
чуть ниже ключиц, чернела пентаграмма, перевернутая пятиконечная
звезда, вписанная в круг. Такие же были еще у нескольких - у
мальчика-подростка, у пожилого мужчины. Наверное, у всех...
Вспышка разрывала темноту, ветер шумел, раскачивал верхушки сосен с
такой силой, что казалось, сейчас сметет все - лес, реку, братскую
могилу, Никиту с фотокамерой, лесничиху Клавдию Сергеевну. Гул
нарастал, дрожал в ушах.
- Вертолет! - услышал Никита отчаянный крик. - Отходи, беги к лесу!
Он оторвал камеру от лица, ошалело огляделся. Сзади совсем низко, над
верхушками сосен, плыли прямо на него белые огромные огни. Он стоял на
открытом пологом берегу и не мог дышать. Ноги по щиколотку увязли в
ледяной раскисшей земле.
- Беги, сынок! - кричала лесничиха, но слабый голос сел от первого
крика, и получался хриплы и шепот, который Никита не мог расслышать
из-за шума ветра и гула мотора. К лесу он рванул инстинктивно просто
потому, что надо было спрятаться от этих белых наплывающих огней.
Рванул и, конечно, не заметил как упала яркая глянцевая обертка от
кодаковской фото пленки.
- Ну все, миленький, все, сынок, успокойся, - лесничиха жесткой
шершавой ладонью провела по его щеке, - сейчас до дома дойдем, чайку
горячего... чайку тебе надо. И спирту. Утром доведу тебя до шоссе, на
попутке доберешься до Помхи, оттуда сразу на катере до Колпашева. В
Желтый Лог не возвращайся. Не знаю, видели они тебя или нет, но лучше
не возвращайся.
Он не помнил, как дошел до дома лесничихи. Дрожал огонек керосинки, в
печке весело потрескивали дрова. Старуха протянула стакан, зубы
стучали о край. От спирта дрожь и тошнота немного отпустили.
- Носки надень шерстяные, простудишься... Он послушно разулся, отдал
старухе тяжелые, намокшие кроссовки.
- Вещи какие остались у батюшки?
- Нет, все с собой...
- Ложись-ка, залезай на печку. Эка трясет тебя... Спи. Вот, хлебни еще
и спи. Завтра уходим с тобой рано, на рассвете. А то ведь могут сюда
заявиться, нелюди. Вдруг заметили с вертолета.
Он сделал последний глоток спирта и провалился в тяжелый, обморочный
сон, как в ледяное болото. Ему снились белые слепые огни, снилась
страшная братская могила.
На рассвете старуха разбудила его, напоила чаем. Она опять стала
молчаливой и неприветливой. До шоссе дошли за два часа. Никакой погони
не было, казалось, его появление на берегу Молчанки так и осталось не
замеченным. Но он отдавал себе отчет, что это только сейчас так
казалось.
Прощаясь с лесничихой, он протянул ей деньги, пятьсот рублей.
- Спаси Господи, - она взяла, не считая, и, помолчав, пожевав губами,
добавила еле слышно: - знать бы имена этих убиенных, помолиться бы за
упокой.
- Два имени я знаю. Оксана и Станислав, - медленно произнес Никита, -
может, все-таки мне в милицию пойти, когда до города доберусь?
- Не надо, сынок.
- Почему?
Она долго молчала, покряхтывала, шамкала запавшим беззубым ртом, потом
произнесла:
- Я помолюсь за Оксану и Станислава. Им вечный покой, тебе здравие и
сил побольше. Будь осторожней, сынок. Нигде не задерживайся. Улетай
отсюда. Храни тебя Господь, - она быстро перекрестила его и ушла,
исчезла в тайге, не оборачиваясь.
Машин на шоссе не было. Никита побрел в сторону Помхи, и только через
полчаса подобрал его грузовик-лесовоз и доставил за полтинник почти до
самой помховской пристани.
Катер пришел довольно скоро. Никита курил на задней палубе, глядел,
как солнечный свет преломляется в мельчайших водяных брызгах, и мчится
вслед за катером тонкая яркая радуга, мчится, от Помхи, мимо Желтого
Лога, до самого Колпашева.
Он попытался на свежую голову понять, где и как мог наследить.
Паспортные данные в колпашевской гостинице да болтливая сноха. Все. С
вертолета его вряд ли успели заметить. Старики, конечно, будут
молчать. Про глянцевую обертку от фотопленки он даже не вспомнил.
И все-таки он был почти уверен, что не выберется, не долетит до
Москвы. Но выбрался и долетел. Видно, хорошо молились за него
лесничиха Клавдия Сергеевна, да еще отец Павел со своей матушой,
Ксенией Тихоновной.
* * *
В метро хорошо, тепло. Иногда можно даже вздремнуть на лавочке, перед
въездом в туннель, или хотя бы просто посидеть, дать отдых ногам и
спине. Но не в рабочее время, конечно. Если хозяйке стукнут, это
ничего, она тетка не строгая. Ей все равно, сколько часов ты
работаешь, сколько спишь. Главное, норму выполняй.
Самое рабочее время - позднее утро, ближе к полудню, и вечер, после
девяти. А в часы пик можно и поспать. Все равно в вагон не влезешь. Да
и люди злее в толпе. Орут, толкаются. Вот когда сидят свободно,
газетки почитывают, тогда самое оно. Тогда не спи, работай.
- Граждане пассажиры, извините, что обращаюсь к вам. Мама умерла, нас
осталось у старенькой бабушки пятеро. На хлеб не хватает. Подайте,
Христа ради, сколько можете, - Ира произносила свой текст громко,
выразительно, нараспев. Она знала, что если слишком уж канючить,
пускать сопли, эффект не тот. Надо делать вид, будто тебе стыдно
просить.
Впрочем, у каждого свои методы. Борька-цыган сразу падает на коленки,
хватает пас
|