- Но завтра день заполнен до предела. Заседание комитета закончится еще позже. А мне надо обсудить с вами еще массу проблем. Должна признаться, моя настойчивость не бескорыстна. Я готовлю большую аналитическую статью для журнала "Нью-Йорке?" о положении женщины в сегодняшней России. Джейн дала мне очень много материалов, но она американка то есть рассматривает ваши проблемы со стороны. Мне важно поговорить с вами как с русской деловой женщиной. Я отниму у вас еще минут пятнадцать. Не возражаете?

- Хорошо, Керри.

- Прежде всего, я хотела бы поговорить о пресловутом русском долготерпении. Когда о нем говорят как о национальной черте характера, как об особенности русской ментальности, мне всегда хочется добавить, что это национал-половая черта. Ваши женщины потрясающе терпеливы, никто не позволяет так над собой издеваться. В вашей массовой культуре абсолютным идолом становится даже не тело, а мясо, человеческое мясо, в основном женское. Люди не просто раздеваются публично, а препарируют себя и других, как трупы, как туши на бойне. Ваши дамы, воспитанные на зыбкой грани ортодоксальных идей, остаются покорными, как домашние животные, позволяют себя ощупывать и оценивать, как овец на рынке.

- Отчасти, вы правы, - равнодушно кивнула Лиза, - но при чем здесь ортодоксальные идеи?

- Под ортодоксальностью я понимаю и коммунистическую доктрину, и православную, на мой взгляд, это две стороны одной медали. А что касается долготерпения мужской части населения России, то здесь позвольте мне усомниться...

- Господи, какой бред, - пробормотала Лиза по-русски.

- Что вы сказали? - вскинулась леди. - Простите, Лиза, я не понимаю по-русски, - она растянула губы в любезной улыбке. Такая улыбка годится на все случаи жизни и напоминает конфеты без сахара и обезжиренные сливки. - Вы, кажется, не согласны со мной?

- Не согласна, - Лиза отхлебнула наконец свой кофе, быстрым движением загасила сигарету в пепельнице, - ортодоксальность русского коммунизма ни малейшего отношения не имеет к православию. Это совершенно противоположные понятия. Враждебные друг другу, взаимоисключающие.

- Не скажите. В восемнадцатом году иерархи русской Православной церкви с готовностью пришли на поклон к большевистской власти. Это исторический факт. С одной стороны - массовые расстрелы священников, монахов, сестер милосердия, вандализм, уничтожение церковых ценностей, с другой - сотрудничество с палачами. Вы, русские, во всем и всегда доходили до крайности, прежде всего в воплощении философских идей. Об этом писали ваши гениальные христианские Аилософы начала века, Соловьев, Бердяев. "Русская душа всегда оставалась неосвобожденной, она не признает пределов, она требует всего или ничего". Не знаю, насколько точно я цитирую, мысль вам должна быть ясна. Все или ничего. В этом ваша сила, но в этом же и губительная слабость. Опять мы сталкиваемся с единством противоположностей. Вы со мной согласны?

- С вами или с Бердяевым? - машинально уточнила Лиза и подумала, что американка скорее хочет высказать свое мнение, чем услышать чужое. Ну и хорошо, ну и ладно. На собственное мнение у Лизы сейчас просто не было сил.

- С нами обоими, - смешок американки был похож на радужный мыльный пузырь, легко и плавно вылетевший из ее тонкого рта, - а вообще, Лиза, я бы хотела узнать, насколько актуальна сейчас для образованной части общества русская философия начала века? Там ведь так много всего сформулировано, причем довольно точно. Неужели это драгоценное наследие потонуло в вашем сегодняшнем плоском прагматизме?

"Если прагматизм плоский, как может в нем что-либо потонуть?" - лениво заметила про себя Лиза.

Продолжая глядеть в витрину сувенирной лавки, она выбила очередную сигарету, щелкнула зажигалкой. Американка ждала ответа и морщилась от дыма. Опять повисла неприятная пауза.

- Лиза, с вами все в порядке? Вы слишком много курите. От этого вы такая бледная и рассеянная.

- Я боюсь, дело совсем в другом, - прогрохотал рядом глубокий бас, - госпожа Беляева влюблена. Так выглядят влюбленные женщины, уж поверьте моему многолетнему опыту.

Мягкое кресло гостиничного бара затрещало и качнулось, словно хилая трехногая табуретка, приняв в себя стокилограммовую тушу норвежца Ханса Хансена. Ему было шестьдесят пять. Он курил трубку из черного дерева и носил галстук-бабочку не только с официальным пиджаком, но и с пуловером грубой вязки, - приветствую вас, милые дамы. Керри, вы измучили госпожу Беляеву вашими феминистскими разговорами. Дайте русской леди хоть немного расслабиться. Мы ведь не в конференц-зале, и сейчас уже одиннадцать вечера.

- Неужели правда одиннадцать? - спохватилась Лиза, взглянула на часы и резко поднялась. - Простите, Керри, вы затронули весьма интересный и важный вопрос, обидно обсуждать его в таком сонном состоянии, - она чуть покраснела, вспомнив, что говорила то же самое несколько минут назад. Ну, да ладно. Главное, скорее ускользнуть, нырнуть в свой номер, запереть дверь и никого не видеть.,

- Спокойной ночи, Керри, спокойной ночи, Ханс.

Американка величественно кивнула в ответ. Норвежец подмигнул и произнес интимным шепотом:

- Спите сладко, Лиза. Хотя влюбленных обычно мучает бессонница, - он многозначительно хмыкнул и принялся разжигать свою трубку.

В пустом лифте она прижалась лбом к холодному зеркальному стеклу. Лифт бесшумно взлетел. Двери разъехались, Лиза хотела выйти, но наткнулась на Красавченко.

- - Подождите. Это не ваш этаж, - сказал он с сияющей улыбкой. - Добрый вечер, Елизавета Павловна.

Он нажал кнопку. Двери плавно закрылись. На несколько секунд они остались вдвоем, в замкнутом пространстве, и ей стало не по себе. Она подумала, что глупо бояться этого сального кота. Он стоял совсем близко, дышал в лицо жвачной мятой, поедал Лизу глазами и, кажется, готов был к более активным действиям, но лифт остановился.

Красавченко пропуст