- Старык. Старьичек. Старец. Стар-ри-кашика, - повторяла графиня, раскатисто грассируя, смеялась и хлопала в ладоши, как малое дитя.

В 1880 году графине стукнуло восемьдесят, она была ровесницей века. Память ее угасала, рассудок стал зыбким, как перистые облака перед закатом. Стариком она называла своего покойного супруга - графа Юрия Михайловича и часто, сидя в кресле перед камином, беседовала с ним по-русски. Монолог ее дробился на разные голоса. Тоненький, дрожащий принадлежал ей самой, а скрипучий, хриплый - графу, которого она ясно видела перед собой, в пустом вольтеровском кресле.

- Душа моя, ты помнишь деревенского мальчика, который нашел наш первый камень? - задумчиво спрашивал покойник. - Нехорошо, что мы не приняли участия в его судьбе.

- Я лечила его раны своими руками, я не позволила закопать его живьем в землю, - возражала графиня, - я в его честь назвала лучший алмаз в своей коллекции, и будет с него.

- Ты должна огранить алмаз "Павел", душенька. Я хочу, чтобы он сверкал на твоей груди. Закажи у Ле Вийона брошь в виде цветка орхидеи, пусть вокруг камня будут тонкие платиновые лепестки, на них бледно-голубые прозрачные топазы, как капельки утренней росы, а между ними овальные изумруды, как листья.

- Это манифик, мон амур, это изумительно! - Графиня кокетливо щурилась, обнажала в улыбке вставные зубы. - Но с каким же платьем я надену эту брошь?

- С голубым бархатным. Или вот, с белым, из китайского шелка с фламандскими кружевами. Оно тебе так к лицу, душенька.

- Полно, граф, - Ольга Карловна капризно надувала губы, - эти платья теперь не наденет даже горничная Луша. Рукава а ля жиго давно не носят.

- Неужели? Что же носят?

- О, мой свет, все необычайно изменилось. Победил турнюр, исчезли сборки, в моде костюм-коллан. Исчезло все, что торчит, даже верхняя юбка.

- Душенька, ты хочешь сказать, дамы теперь носят только нижние юбки? - смутился граф.

- Ты всегда понимаешь меня превратно, дорогой. Дамы отказались от кринолина, но победил турнюр.

- Кес ке се турнюр, мой ангел?

- О, это выпуклость сзади, ниже спины, ее поддерживает специальный каркас из китового уса.

- Ты шутишь, душечка?

- Ничуть. Сейчас все дамы носят турнюры. Но больше ничего пышного, напротив, все чрезвычайно узко, тесно. Лиф спустился глубоко на бока, позади длинный шлейф, перед приподнят так, что туфельки видны.

- Прелестно. А что, горничная Луша все так же расторопна?

- Полно, мой свет, она уже старуха. - Графиня снисходительно улыбалась и качала головой. Она не желала напоминать графу, как с этой горничной, румяной быстроглазой девушкой, она застала своего мужа в одной из отдаленных беседок поздним вечером. Но сам покойный граф, вероятно, помнил, как зудели злые уральские комары и как Луша звонко шлепала их своей тяжелой крестьянской ладонью на нежной графской спине.

- Ты, душенька, всегда была склонна к преувеличениям, - печально заметил граф, - ты ревновала меня даже к сиделке, когда я лежал в параличе.

- Ты ошибаешься, мой свет, - вздохнула графиня, - не было ревности в моем сердце. Ревность - мелкое чувство, а я великодушна.

Графиня правда была великодушна. Она все простила покойнику, и эту Лушу, и вереницу прочих, румяных, быстроглазых, среди которых были и гувернантки, и модистки, и актрисы, и даже грязная девка-птичница, которая приглянулась ему, когда он лично отправился на птичий двор узнать, пасутся ли на прииске графские куры.

- Так что ты решила с алмазом "Павел"? - кашлянув, спросил граф. - Он так и будет лежать в потаённой шкатулке?

- Скажи, а почему тебя это так беспокоит? Неужели там это важно?

- Не знаю, душенька, не знаю... Двери распахнулись, в комнату вкатился деревянный конь на колесиках, вслед за конем вбежал пятилетний темноволосый мальчик и, приложив палец к губам, спрятался за креслом графини. Графиня с улыбкой наблюдала, как тает в воздухе печальная тень ее покойного супруга, и только когда не осталось даже слабой дымки, я спросила ласково:

- Что происходит, Мишель?

- Бабушка, спрячь меня, мисс Кларк хочет, чтобы я мазал волосы помадой.

Деревянный конь, проехав еще немного по паркету, остановился. В комнату вплыла полная пожилая девица в клетчатом платье.

- В чем дело, мисс Кларк? - строго спросила графиня по-английски.

- Сейчас явятся гости, ваше сиятельство, княгиня Завадская с дочерьми, и я хотела, чтобы его сиятельство выглядел как подобает маленькому джентльмену, - англичанка присела в глубоком почтительном книксене.

- Идите, Мери, - сказала графиня, - вылезай, баловун, - она протянула руку и погладила темные мягкие локоны любимого правнука.

- Баловник, бабушка, а не баловун, - пятилетний Мишель выскочил из-за кресла только тогда, когда за суровой мисс тихо закрылась дверь.

- Так почему же ты не хочешь быть джентльменом, баловник?

- Мне не нравится липкая помада, я не хочу пахнуть цирюльником. И еще, я не люблю, когда приезжает княгиня со своими дочками. Можно, я посижу с тобой, бабушка?

- Маман будет недовольна. Ты должен выйти к гостям. Будут маленькие княжны.

- С ними скучно, - вздохнул Мишель, - они ломаки. Я хочу побыть с тобой, бабушка. Расскажи мне про куриный камень.

- Я рассказывала много раз, ты знаешь эту историю наизусть; Завтра я вызову ювелира, самого лучшего, самого знаменитого в Москве. Он огранит алмаз, сделает из него брошь в виде цветка орхидеи, с тонкими лепестками из платины. На каждом лепестке, как капельки росы, будут сиять прозрачные нежно-голубые топазы, а между лепестками листья, маленькие продолговатые изумруды. Топазы я прикажу огранить кабошоном.

- Что такое кабошон, бабушка?

- При такой огранке кристалл прин