"Ты позволяешь себе распускать язык У тебя короткая память, Колобов.

Если не хочешь повторения пройденного, приходи завтра, двадцать третьего декабря, по адресу, который тебе известен, в половине двенадцатого вечера. Сообщишь в милицию - до места не доедешь".

Колобов медленно положил письмо в карман и поднялся на лифте в свою квартиру. Опять они его достают! Не ходить? Нет, лучше пойти, "повторения пройденного" он не хотел. Били эти подонки больно.

Полковник Гордеев вызвал к себе Селуянова.

- Николай, мне нужно тихое темное место в районе Савеловского вокзала.

Коля Селуянов в свое время пришел работать в милицию, повинуясь внезапному и совершенно необъяснимому порыву. До этого он с самого детства мечтал стать градостроителем, в его голове рождались бесконечные идеи усовершенствования застройки Москвы, чтобы в ней всем было удобно: и пешеходам, и водителям, и детишкам, и пенсионерам, и домохозяйкам... Он знал родной город, как собственную квартиру, каждый закоулок, каждый проходной двор, каждый перекресток, где в "час пик" скапливались автомобильные пробки. Эти знания были весьма полезны в работе, и ими пользовался не только сам Селуянов, но и все его коллеги.

Коля задумался, потом придвинул к себе чистый лист бумаги, взял ручку и начал быстро чертить схему.

- Вот здесь есть хорошее место, - он поставил крестик на чертеже, - это минут семь медленным шагом от вокзала. Там арка и глухой двор, дом на капитальном ремонте, жильцов нет. Потом еще вот здесь, - на схеме появился второй крестик, - тоже тихо и безлюдно, особенно ночью. Ориентир - киоск "Роспечать", через пять метров поворот налево, и сразу за углом - три коммерческие палатки. Они стоят очень удобно, с фасада кажется, что вплотную друг к другу, а сзади видно, что между ними есть пространство. По ночам эти палатки не работают. Хватит или еще нужно?

- Давай еще парочку на всякий случай, - попросил Гордеев.

Отпустив Селуянова, полковник Гордеев повертел в руках схему с четырьмя крестиками и недоверчиво покачал головой. Да, он одобрил план, который предложила Каменская, но не потому, что план этот казался ему верхом совершенства, а потому, что ничем больше не мог ей помочь. В плане были очевидные огрехи и слабые места, Анастасия и сама их видела, но латать дыры было нечем: слишком мало сотрудников можно было привлекать к делу. Утечка информации по делу Ереминой шла постоянно, и предотвратить ее можно было только одним способом: ограничив круг владеющих этой информацией.

Виктор Алексеевич с болью смотрел, как рушится все то, что он настойчиво и любовно создавал долгие годы: коллектив, в котором не было универсальных специалистов, зато были крепкие профессионалы, обладающие каждый своим талантом, и таланты эти служили общему делу и на пользу всем. Если бы, например, можно было подключить к делу Володю Ларцева, он бы нашел способ развязать язык Василию Колобову и вытянуть из него правду об избиении, о котором тот упорно молчал. Если бы можно было, как прежде, посадить Анастасию за аналитическую работу и дать ей возможность как следует подумать, она бы обязательно придумала что-нибудь остроумное и изящное, а обаятельный контактный живой Коротков и строгий красивый интеллектуал Лесников разыграли бы по ее сценарию блестящий и убедительный спектакль, после которого вместо аплодисментов и цветов на них посыпался бы дождь информации. Если бы... Если бы... Нельзя. Пока нельзя.

Гордеев уже знал, кто из его сотрудников контактирует с преступниками, но что-то мешало ему положить конец мучительной ситуации. И дело было не только в сострадании, эмоциях и сердечной боли. Виктор Алексеевич не мог избавиться от чувства, что в этом деле все не так просто, что за единичным предательством стоит нечто большее. Нечто более сложное и более опасное.

Была и еще одна вещь, которая смущала его в плане, предложенном Каменской. Гордеев требовал от своих сотрудников беспрекословного соблюдения требований закона. Положа руку на сердце, он не смог бы сказать, что его правосознание протестует против не вполне законных действий, к которым частенько прибегают оперативные работники при раскрытии преступлений. Это было повсеместной и повседневной практикой, сколько Колобок помнил свою работу в милиции, а было тому уже три десятка лет. Дело было в другом. Виктор Алексеевич наглядно видел, как дозволенность и безнаказанность незаконных методов работы приводила к падению профессионализма, утрате изобретательности в разработке оперативных комбинаций. Ну в самом-то деле, зачем мучиться и изучать системы замков и принципы подбора ключей, когда любую дверь можно открыть ломом или кувалдой? А в недалеком будущем уже маячили адвокаты, допускаемые к подозреваемому с момента задержания, а также далеко не "карманные" прокуроры и судьи, постепенно выходящие из-под гнета статистических показателей и из-под страха перед партийными репрессиями. Такую перспективу Гордеев разглядел много лет назад, еще в самом начале процесса демократизации, и начал собирать, кропотливо и тщательно, команду, которая сможет научиться работать в новых условиях. Команду, которая, раз и навсегда усвоив, что требования закона святы и нерушимы, сумеет нарастить профессиональный потенциал, достаточный для успешной работы, сумеет придумать и реализовать новые приемы и методы раскрытия преступлений. Команду, которая сможет использовать и психологию, и топографию, и физические данные, и интеллект, и еще Бог знает что... Но только не нарушения закона.

В плане Каменской никаких очевидных нарушений не было. Но Виктор Алексеевич подозревал, что Анастасия чего-то недоговаривает. Безусловно, на прямой обман начальника она не пойдет, но... Хитра, чертовка.

Анастасия.

Настасья.

Стасенька...

Настя с наслаждением уплетала приготовленный Лешей ужин. А не выйти ли ей за него замуж в конце-то концов? Он ведь давно этого хочет. Как хорошо, что он есть на свет