В этом контексте кое-какие идеи Делеза упали на вполне подготовленную почву. "Нацистская интерпретация Ницше, говорит Делез вслед за Ж. Батаем, писавшем об этом еще в 30-е годы, - аберрация недалеких умов, которым не достало широты взгляда на понимание власти."5 Возможно, все обстоит несколько иначе, и просто кое-кому "не достало" "широты взгляда" на понимание нацизма. Впрочем, Делезу и Батаю это еще можно простить, учитывая подсознательное отношение типичного француза к немцам и всему немецкому, но уж отечественные мыслители, генетически более искушенные в том, что касается Власти, обязаны трезво понимать, что "фашизм" - это не локальное, провинциально-германское явление, порождение затхлой атмосферы мюнхенских пивных, помноженной на Версальский мир, а штука вполне универсальная - "стадиальная", или даже "архетипическая", - и именно поэтому крайне опасная.

  Конечно, это не значит, что единственным верным интерпретатором Ницше был Адольф Гитлер (или, скажем, хотя бы Шпенглер), но все-таки было бы несправедливо отнимать у фашистов их Ницше. Им он принадлежит ровно в той же мере, что и Делезу с Батаем, Свасьяну с Подорогой. Как ни выкручивайся, а сознательное стремление к апокалипсису, "Волю к Ничто", возведенную в этический принцип, из проекта Ницше не выбросить. "Ницше, благословляющий летчиков-камикадзе", "Ницше, нажимающий на Красную Кнопку", - эти картинки вполне могли бы украсить его биографию. Нужно признать фундаментальный дуализм ницшевского проекта: Ницше - комендант Освенцима столь же реален, как и Ницше - узник Освенцима. И дело здесь не в противоречивости наследия Ницше, а в том, что оно, по своей природе, не укладывается в черно-белую палитру доброго и злого, которой по привычке придерживаются университетские ницшеведы. Наверное д