 которых все было на месте. Своими историями он исправлял мир. Когда он видел, что каналы, связывающие высшие миры с низшими, повреждены, он рассказывал историю и так возвращал им их свойства“5". Как истый хасид, рабби Нахман верил, что каждое явление нашего мира устремлено к высшим мирам, в том числе сказки, мелодии и песни, которые люди слагают и поют в душевной простоте. Они направлены к возвышенному, хотя те, кто слагает их, обычно не подозревают об этом. Так же, как сказками, великие хасидские цадики интересовались народными песнями, еврейскими и нееврейскими, находя в них глубокое содержание. Обращаясь к фольклору, рабби Нахман не просто заимствовал. С его точки зрения исправление того, что "перепуталось в рассказе", вело к исправлению мира. Главным здесь было не использование сюжетов, а возвышение плененных "искр святости", томящихся в тупиках мироздания. Освобождение и возвышение достигалось, когда святость использовалась по назначению. Правда, из наследия своего учителя рабби Натан отобрал лишь несколько "исправленных" народных сказок, ибо его привлекали главным образом оригинальные истории. Однако и в сочиненные самим рабби Нахманом сюжеты вплетены мотивы известных народных сказок. На мой взгляд, именно обработки этих сказок позволяют судить о творческом даре рабби Нахмана. О нем свидетельствуют те едва заметные волшебные прикосновения, которыми художник преображает бродячий сюжет в каббалистическую аллегорию.
Библейские и талмудические источники
Рабби Нахман был великим знатоком Писания, как он сам свидетельствует о себе и как явствует из его сочинений. Однако во всех своих книгах и особенно в "Историях он использует библейские источники на свой лад. Б-г благословил рабби Нахмана поэтическим воображением и талантом, который проявлялся не только в возвышенной символике его произведений, но и в удивительной выразительности языка. Обычно люди овладевают языком как готовым набором лексических средств, устойчивых выражений, идиом, к которым прибегают по мере надобности, не рефлексируя. Рабби Нахман был не таков. Для него метафорический строй языка был "средой обитания", в которой он чувствовал себя как рыба в воде, свободно творя сравнения и образы, наполненные жизнью и смыслом. Некоторые из этих метафор превращались под его прикосновением в маленькие рассказы, живущие своей, отдельной жизнью. И когда рабби Нахман читал Писание, богатейший мир его фантазии оживал, начинал двигаться, отдельные стихи Торы, фрагменты и даже главы преображались в самостоятельные истории. Подобное восприятие Писания вообще характерно для значительной части каббалистических книг. Однако лишь у рабби Нахмана (в том числе в "Ликутей Могоран" и в "Книге свойств") мы находим не только символическое видение священного текста, но и одушевление его выразительных средств. В воображении рабби Нахмана фразы Торы начинают двигаться, подобно ожившим изображениям. Эта особенность в той или иной мере сказывается во всем, что им написано, а в некоторых история
|
