Писание служило рабби Нахману неисчерпаемым источником сравнений и образов. Более того, подобным образом он воспринимал вообще всю еврейскую письменность, а порой творческий импульс ему давали даже идиомы родного разговорного языка, "маме лошн". Подобное оживление языковой стихии встречается в художественной литературе, однако оно более распространено в живописи. Например, практически все картины Шагала - суть воплощенные метафоры цветистого разговорного языка.

Сны

Другим источником сюжетов, легших в основу некоторых историй, были, по-видимому, сны, приснившиеся рабби Нахману. Само собой, нам не дано знать, где и как он вплетал их в повествование. Даже те истории, которые первоначально приснились рабби Нахману, несомненно претерпели существенные изменения. И все же существуют истории (главная из них - о мухе и пауке), основанные на сновидениях. Свои длинные сны, полные тайного и явного смысла, рассказывали многие адморы, некоторые даже записывали их (примеры мы найдем в "Свитке тайн" рабби Айзика Комарненского, в "Осколках ночи" рабби Цадока а-Коэна). Рабби Нахман тоже рассказывал хасидам свои сны, и они удивительно напоминают ряд его историй. Не исключено, что если бы жизнь его не оборвалась, рабби Нахман создал бы по мотивам своих снов еще несколько историй. Некоторые из этих снов записаны в литературной форме, и по крайней мере два из них послужили Ицхаку Лейбушу Перецу материалом для его рассказов.

Автобиографические и исторические источники

В каком-то смысле, значительная часть написанного рабби Нахманом имеет автобиографический характер. Порой он сам себе удивлялся, много рассказывал о своих переживаниях и мыслях. Эта его особенность хорошо сочеталась с отношением к исповеди. Хасиды исповедывались своему учителю, а с течением времени среди последователей рабби Нахмана устоялся обычай взаимной исповеди. Рабби Нахман настаивал на том, что человеку необходимо изливать свое сердце перед Всевышним не только традиционными словами молитвы, но и своими собственными, идущими от сердца. Человек должен рассказывать о своих колебаниях, сомнениях и бедах, субъективных и объективных. Подобная "личная беседа" с Творцом стала одним из главных отличительных признаков браславского хасидизма. Поэтому не приходится удивляться, что рабби Нахман часто выстраивает цепь рассуждений из человеческих исповедей и историй. Он делает это, не только толкуя Тору (истолкования иногда включают его личные признания и душевные проблемы), но и в своих историях. Повествование служит сценой, на которую выводится та или иная проблема, чтобы в объективном свете рампы рассмотреть ее уже не как частное, а как общее. Конечно, любое художественное произведение в той или иной мере автобиографично и исповедально. Однако это не оправдывает исследователей, раздувающих личные мотивы творчества рабби Нахмана, который прекрасно умел абстрагироваться от личных проблем, не раз проводя грань между ча