Михаил Иванович не любил считать деньги, даже в собственном бумажнике, однако при всей своей рассеянности стал замечать, что всякий раз после нежного свидания бумажник худеет на несколько крупных купюр.

Однажды в туалетном ящике он нашел коробку со шприцем и пустую склянку из-под морфия.

Расстаться с красавицей оказалось не так просто, ей было известно, как опасается Михаил Иванович огласки, и пришлось наградить ее за молчание солидной денежной суммой.

Граф решил впредь быть осторожней и поселил на Пречистенке француженку-модистку Клер, заранее оговорив все условия их тайной любви. Несмотря на свои восемнадцать лет и загадочные черные глаза, Клер оказалась барышней рассудительной и практичной. С ней обо всем можно было договориться. Подарки она предпочитала получать деньгами, завела счет в банке, но и собственные обязательства выполняла честно. Граф решил, что ничего лучшего в ближайшее время не найдет, покой и гарантия секретности отчасти компенсировали недостаток страсти.

Однажды мрачным октябрьским вечером он лежал на кушетке в маленькой нарядной гостиной на Пречистенке. Он был в халате, курил трубку, лениво перелистывал томик Бальмонта. Мадемуазель счесывала свои каштановые локоны и весело щебетала, пересказывая графу содержание новой фильмы с Верой Холодной, которую вчера смотрела в кинематографе у Никитских ворот.

В дверь позвонили, продолжая щебетать, Клер вышла в прихожую.

- О, мерси! Как красиво! - услышал граф ее радостный, удивленный голос. - Одну минуту, пожалуйста.

Она впорхнула в гостиную, подскочила к кушетке, чмокнула графа в щеку:

- Мон шер, там посыльный из цветочного магазина с целой корзиной белых хризантем, моих любимых. Надо дать ему на чай. Ты прелесть, мон ами, ты не забыл о дне моего рождения!

Граф о дне рождении Клер слышал впервые и никаких хризантем не заказывал, однако постарался на всякий случай скрыть удивление. Она поцеловала его еще раз, уже в губы, и в этот момент послышалось легкое покашливание. - Вам что, милейший? - Граф чуть отстранился от Клер и увидел в дверях гостиной плечистого ухмыляющегося верзилу, которого узнал в ту же минуту. Это был Андрюха, личный шофер купца Болякина.

- Извольте одеться, ваше сиятельство. Тихон Тихонович велели доставить вас к нему в контору, - сказал шофер ни на кого не глядя, - прошу прощения, мамзель, - -он козырнул по-военному, развернулся на каблуках и вышел вон.

- Ты завтра же подаешь в отставку и отправляешься в Болякино, - сообщил Тихон Тихонович, не поздоровавшись и даже не предлагая сесть, - я хочу наследников, а пока ты в Москве забавляешься с мамзелями, внуков мне не видать, как своих ушей.

- Позвольте, сударь, что за тон?! - Граф вспыхнул, но постарался взять себя в руки, уселся в кресло и закурил папиросу. - Я готов говорить с вами, Тихон Тихонович, но не здесь и не в таком тоне, - добавил он чуть тише.

- Говорить будем здесь и сейчас, каким тоном - мое дело, а папироску изволь загасить. Я дыму не терплю, - он пододвинул графу пустую мраморную чернильницу вместо пепельницы. Граф не просто загасил, а раскрошил папиросу в прах.

- Так-то, ваше сиятельство, - кивнул Тихон Тихонович, - а теперь изволь внимательно выслушать, что я тебе скажу. Я расплатился с долгами твоего покойного батюшки и содержу тебя в сытости не только из-за придури моей Ирины. Я думаю о будущем, о продолжении рода. Хочу, чтобы внуки и правнуки мои были графами, сиятельствами, - последние слова он произнес очень громко, при этом покраснев и стукнув кулаком по столу.

- - Я русский дворянин, сударь, - ответил граф со спокойным достоинством, - и не позволю вам, сударь...

- Прощеньица просим! - перебил его купец с шутовским поклоном. - Мы люди не гордые. Можем с вашим сиятельством и развестись. Возвращайтесь к своей мамзели, но только с квартиры ей придется съехать, потому, как своими кровными денежками я за ваш сиятельный блуд платить не намерен. И дом на Неглинной придется освободить-с. - Позвольте, но это мой дом... - произнес граф еле слышно.

- Был ваш-с. А теперь записан на имя вашей супруги, и вам это отлично известно. А коли ты думаешь, что проживешь на жалованье, то учти, ты должен мне четыреста тысяч ассигнациями. Вот так-с, - купец развел руками, - что делать, ваше сиятельство, я человек коммерческий, обязан все заранее просчитывать.

- Да почему же четыреста? - возмутился граф. - Долгов батюшкиных было всего на триста двадцать!

- Так восемьдесят ты успел потратить на себя, на заграницу, на артисток, мамзелей и прочее баловство-с.

- Но позвольте, за границу мы ездили вместе с Ириной! - возмутился граф, сгорая от стыда и отвращения, больше к самому себе, чем к купцу.

- Идея была твоя. А Ирина домоседка, вся в меня. Да и не понравилось ей там. В Италии жарко, в Англии холодно, в Париже пыльно, и везде кокотки.

- Однако... - выдохнул граф и стал лихорадочно подсчитывать в уме, сколько же он на самом деле прожил денег за эти годы, но задача оказалась непосильной.

- Сейчас можешь идти. Думай до утра, - сказал Тихон Тихонович.

Граф молча подошел к двери и уже открыл ее, чтобы поскорее выйти вон из этого роскошного купеческого кабинета, но тесть остановил его:

- Погоди. Прикрой-ка дверку. Граф послушался, вернулся к столу. - Если ты надеешься продать брошку с алмазом и поправить этим свои дела, то зря, - прошептал Тихон Тихонович, склонившись к его уху, - я желаю, чтобы эта вещь досталась моим внукам. Не бойся, Ирина не знает