Лежа ночью на нарах, глядя в гнилую темноту камеры, Павел чесался до крови и думал о том, что лучше бы его взяли сразу, вместе со всеми, а не через несколько дней.

Он был единственным, кому удалось уйти и осесть на дно после разборки с дроздовской командой в "Витязе". Он сам удивился, что ушел так легко, и поверил, дурак, будто и дальше ему повезет. Но заложили свои же. Только свои знали, что он мог прятаться у Наташкиной бабки, в старой заброшенной деревне Коптево под Тулой. Только свои. Сами менты не то что бабку, и Наташку не вычислили бы. Никто про их дружбу-дюбовь не знал, даже родители.

А теперь выходит, что лучше бы его взяли сразу, со всеми. Тогда не шили бы ему еще одну тяжелую "мокруху". Кто-то шлепнул-таки певца Азарова, уцелевшего при разборке. И по всем раскладам получалось, что именно он, Пашка Севастьянов, первый подозреваемый. Азарова шлепнули утром, а Пашку взяли поздно вечером. Он вполне мог смотаться в Москву из села Коптева и вернуться обратно. И мотив у него был, и время. А что бабка Наташкина, слепая-глухая, честно сказала, что никуда Пашка не уезжал в тот день, наоборот, крышу чинил, так это не в счет. Никто его, кроме бабки, на крыше не видел. А она ведь слепая, глухая, ей девяносто лет. Она перепутать может и день, и час, и самого Пашку. Не в счет такой свидетель. Единственный свидетель - не в счет.

В тесной камере, под храп, стоны и сонные бормотания соседей, Пашка Севастьянов думал о том, что менты с удовольствием скинут на него убийство Азарова. И нет у него ни малейшего шанса отмазаться. А это вышак...

Уснуть Севастьянову удалось только на рассвете. Это был дурной, нездоровый сон. Зудела кожа, расчесанная до крови, снились кошмары, вставало из тухлой темноты смеющееся гладкое лицо Азарова, даже песенка звучала в ушах про неверную любовь.

- Уйди! - орал Пашка во сне. - Я тебя не мочил! Уйди! В камере был подъем, нарастала волна привычных звуков: кашель, кряхтение, унылые матюги просыпающихся соседей. Кто-то мочился у параши, и брызги летели прямо на Пашку. Лязгнуло железо, загремели миски с утренней баландой. Пашка тер кулаками слипшиеся, мутные глаза, тряс головой, чтобы кинуть с себя остатки кошмарного, тяжелого забытья.

- Севастьянов! На допрос! - услышал он сквозь звон в ушах и камерный шум.

Его ввели в пустую камеру. За столом сидел опер Сичкин. Пашка удивился и обрадовался. Он думал, допрашивать будет следователь, старый козел с колючими ледяными глазками, безжалостный, въедливый, к тому же некурящий. А этот опер - совсем другое дело. Он по сравнению со следователем просто отец родной.

- Чайку бы, - промямлил Пашка, затравленно озираясь по сторонам, - и это, покурить дайте!

Сичкин вызвал дежурного, чаю принесли горячего, сладкого и крепкого. Пашка зажмурился от удовольствия. А добрый опер выложил перед ним еще и два бутерброда, с колбасой и с сыром. Потом сигареты протянул.

- Здорово ты влип, Паша, - вздохнул опер, закуривая, - очень здорово влип. Но это ты и без меня знаешь.

- Я не убивал, - ковыряя отбитый уголок стола и не глядя оперу в глаза, произнес Севастьянов, - когда был тот базар с дроздовскими, я палил как все. Это правда. А певца я не убивал. - Ты, Паша, человек грамотный. Ты понимаешь, что единственный твой шанс не получить вышака - это если мы найдем настоящего убийцу. Понимаешь?

Севастьянов кивнул, жадно докурил сигарету до фильтра и тут же вытянул следующую.

- Так кому охота корячиться, если вот он я, готовенький? Вам, что ли? Вы-то вообще свою работу закончили.

- Если б закончили, я бы с тобой разговаривать не стал. Ты, Паша, подумай хорошо и пойми, что от этого нашего разговора многое для тебя зависит. Ты мне поможешь, а значит - самому себе. Выбора у тебя нет. Твои "братки" дорогие тебя уже сдали и еще сдадут, поэтому давай поговорим с тобой совсем откровенно.

- Так я ж все сказал. И следователю, и вам...

- Сколько у тебя классов, Паша? - прищурив хитрый глаз, спросил Сичкин.

- Десять.

- Правильно, десять. Плюс два курса Института инженеров транспорта, в котором ты не доучился. Не потому, что не тянул, а просто пожадничал. Захотелось тебе легких денег. Захотелось быть не хуже других... Ладно, я проповеди тебе читать не собираюсь. Я это к тому говорю, что два курса все-таки есть. А еще армия. Ты ведь неплохо служил, и часть у тебя была отличная, без дедовщины. Получается четырнадцать лет. Четырнадцать лет своей сознательной жизни плюс еще раннее дошкольное детство был ты, Паша Севастьянов, нормальным парнем. Мама у тебя хорошая интеллигентная женщина. И говорить ты умеешь на человеческом языке, а не только матом и по фене. К бригаде ты прибился совсем недавно, всего-то полгода. Не успел ни денег настоящих отведать, ни красивой жизни, а уже светит тебе вышак. Но подставили тебя, лопуха, не твои "братки". Им это по фигу. Подставили тебя совсем другие люди, серьезные и очень сильные. И я хочу их, этих людей, вычислить. А ты мне поможешь. Ты должен вспомнить, Паша, как в твоей бригаде родилась замечательная идея устроить разборку на дроздовском юбилее. Кто конкретно навел на ресторан "Витязь"?

- Ну, так это я помню, - обрадовался Севастьянов, - мы трое, Лопата, Коготь и я, были в казино "Европа", на Войковской. Там Лопата знакомую бабу встретил. У них с Лопатой был долгий разговор, я вообще-то не прислушивался. Но понял так, что она и навела. Лопата потом и говорит, мол, завтра пойдем дроздовских крошить. Есть повод подходящий. Хватит тянуть, мол, заел совсем Дрозд, влезает с ногами на нашу территорию.

- Ты раньше эту бабу встречал где-нибудь?

- Вроде нет. Не помню.

- Как она выглядит?

- Ну, шикарная женщина, лет сорок, может, меньше. Высокая, волосы... вроде светлые, но не блондинка.

- Гла