- Вопрос с гостиницей мы порешаем, - сообщил он, отдавая отмеченные у секретарши командировочные удостоверения. - Вы погуляете пока, город посмотрите. Вещи можете оставить в моем кабинете. А часика через два подходите, порешаем с гостиницей. У нас сейчас слет оленеводов, с номерами плохо.

- Простите, Володя, что значит "порешаем"? - обращаясь к комсомольцу подчеркнуто на "вы", спросила Лена. - Как я поняла, у нас уже сегодня выступление по телевидению и встреча с учащимися ПТУ. Причем телевидение через час, нам ведь надо отдохнуть с дороги, душ принять.

- Слушай, старушка, ну что за буржуйские замашки? - поморщился комсомолец Володя. - Какой душ? Надо проще быть. Учти, номера с душем у вас все равно не будет. Во-первых, в Тюмени уже год нет горячей воды, а во-вторых, ты ведь не главный редактор.

Тут вмешалась Ольга. Она умела и любила ругаться, особенно с такими вот комсомольскими хамами.

- В общем, так, Вова, - сказала она тихо и ласково, - либо ты сейчас же, сию минуту, поднимешь со стула свою толстую задницу и не "порешаешь", а решишь вопрос с нормальной гостиницей, либо мы идем в обком партии и заявляем, что ты со своими идеологическими обязанностями не справляешься. Если этого мало, мы звоним в Москву, в редакцию, и наш главный редактор тут же связывается с ЦК ВЛКСМ. Ты хочешь, чтобы вопрос с гостиницей решался на таком уровне? Пожалуйста, я с удовольствием тебе это устрою.

Через пятнадцать минут комсомольский "газик" отвез их в гостиницу "Восток".

- Интересно, - задумчиво произнесла Лена, оглядывая вполне приличный двухместный номер, - почему у нас по всей стране нет ни одной гостиницы "Запад"? Есть "Север", "Юг", "Восток", а "Запада" - ни одного. Будто не существует такой части света.

Горячая вода в городе Тюмени действительно была уничтожена как классовый враг. Но при такой жаре можно ополоснуться и холодной. Комсомолец сделал-таки им номера с душем. Правда, Мите пришлось подселиться к соседу, но это был тихий культурный старичок снабженец из Барнаула. Не алкоголик и не маньяк, во всяком случае на первый взгляд.

Местные телевизионщики оказались значительно приятней комсомольцев. Правда, заведующая редакцией попросила перед съемкой, чтобы Митя спел те песни, которые собирается исполнять на выступлении.

- Или тексты хотя бы дайте просмотреть, - смущаясь, предложила она, - и вы, Оля, если не сложно, покажите мне ваши стихи, которые будете читать.

- Но ведь не прямой же эфир, - пожал плечами Митя, - если что не так, вы потом вырежете.

- Прежде чем я вырежу, - тихо произнесла полная усталая женщина средних лет, - мне голову успеют оторвать. Если что не так...

Тексты, напечатанные на машинке, у них с собой были.

- Митя, пожалуйста, вот эту песню, где "вокзал, пропахший блудом и тюрьмой", петь не надо, - заметила она, не отрывая глаз от страницы, - а остальное можно. А у вас, Оля, вот это стихотворение про лимитчиц, "я лимитчица, косточка черная", оно очень хорошее, но вы его, пожалуйста, не читайте.

На этом идеологическая цензура кончилась. А в ПТУ ее вовсе не было. Песня про вокзал и стихотворение про лимитчицу у пэтэушников прошли на "ура". После выступления их пригласили остаться на дискотеку. Но они отказались. Они очень устали, хотели есть и спать. К тому же дискотека в тюменском ПТУ - не самое интересное и безопасное развлечение.

В гостиницу они возвращались пешком. Магазины были уже закрыты, кафе и столовые тоже.

- Ты, запасливый, хоть бы хлебушка купить догадался, - обратилась к брату Ольга, - я лучше с голоду помру, чем стану твои бычки в томате без хлеба есть.

- Помирай, - разрешил Митя, - нам с Леной больше достанется.

- Никто не помрет, - радостно сообщила Лена, - вон пельменная открыта!

- Я о-очень люблю сибирские пельмени, - прямо-таки застонал Митя, - о-очень люблю.

Но пельменей не оказалось. В меню их было перечислено десять сортов, и с олениной, и с медвежатиной, и с лососем. - Нет... Нет... Тоже нет, - сонно отвечала официантка.

- А что есть? - печально спросила Ольга.

- Харчо "Северное сияние", позавчерашнее, шницель "Нежность", бутерброды с "Романтикой" и "Дружбой", - неохотно сообщила официантка.

- Все несите! И "Нежность", и "Романтику", и "Сияние", - обрадовался Митя, - все по три порции!

- "Сияние" не советую, - заметила официантка, - оно с душком.

- Хорошо. Остальное несите. И хлебушка побольше! Шницель "Нежность" представлял собой огромный, толстый, обжаренный снаружи и совершенно сырой внутри, ком теста. В толще его, в самой серединке, стыдливо притаился крошечный кусочек темно-серого котлетного фарша. Гарниром служили вялые скользкие макароны, приправленные комбижиром.

"Романтикой" именовалась скорченная в предсмертной агонии варено-копченая колбаса. Она истекала желтым жиром и была несъедобна даже с голодухи. Только подсохший, но родной плавленый сырок "Дружба" на куске хлеба не обманул ожиданий.

Весь хлеб со стола сгребли в мешок и, голодные, отправились в гостиницу. По дороге попался открытый мороженый ларек.

- Мороженое в розлив, - предупредила продавщица.

- Как это? - не поняла Лена.

- А так. Морозилка сломалась

- Ладно, налейте стаканчик, - попросил Митя. Продавщица зачерпнула половником белую жижу и, вылив ее в картонный стаканчик, сообщила:

- Девять копеек.

В Тюмени стояли светлые июньские ночи. В полумраке зловеще алели развешанные на панельных пятиэтажках лозунги: "Вперед, к победе коммунизма!", "Да здравствует нерушимое братство великого советского народа!", "Народ и партия едины!"

Огромные, квадратно-мускулистые рабочие и работницы на трехметровых плакатах вздымали пудовые кулаки над тихими грязными улицами засыпающего сибирского города.

- Если бы я был режиссером, - сказал Митя, - обязательно снял бы фильм, как эти красные кулакастые монстры оживают ночами,