Глава: 19
 йал. Обвинять его, отдавать под
суд, несомненно, бессмысленно, и я уверен, что ничего этого не будет.
- Но он сам себя винит, - она тихо заплакала.
"На это у меня ответа нет", - подумал он.
- Мы возвращаемся в Нью-Мехико, - сказала она.
- Я понимаю, что ему должно было быть невыносимо трудно, - попытался
объяснить он. - Но должны ли ехать вы?
- Кто еще у него есть?
- Я. Возможно, мне удастся получить пост на Земле и.
- Мне жаль, Экрэм, - ресницы ее бросили тень на нежные щеки. - Земля
тоже не подойдет. Я не позволю ему мучиться одному. Дома, среди ему
подобных, ему будет легче. - Она не слишком уверенно улыбнулась
губернатору и кивнула. - Нам подобных! Думаю, я и сама стосковалась по
дому. Навестите нас как-нибудь. - Она старательно подбирала слова. - Я,
конечно, выйду замуж. Думаю, вы не будете возражать, если я назову
мальчика в вашу честь?
- Что вы, это такая честь, которую не могла бы мне дать Империя,
повесь она на мою грудь все возможные награды, - автоматически ответил он.
- Не пройти ли нам в дом? Сейчас как раз время для коктейлей. К тому же, у
нас особый случай.
"Что ж, - думал он сквозь щемящую боль, - дивная мечта - приятная
гостья, но теперь я свободен от обязанностей хозяина. Я могу расслабиться
и насладиться играми в губернаторство, рыцарство, высокородство,
лорда-советника, государственного деятеля на покое, пишущего мемуары.
Завтра я должен исследовать местные возможности соседей. В конце
концов, средний возраст бывает только раз в жизни!"
В Грее царило лето, когда известие достигло Авалона. Сначала было
некоторое напряжение - кто может полностью доверять Империи? - Но потом
радость взяла свое и вылилась в общее празднество.
Птицы Кристофер Холм и Табита Фалкайн скоро оставили веселье.
Соглашение, церемония, празднество могли подождать.
Они решили, что ночь окончательного мира станет их брачной ночью.
Но у них не было потребности спешить. Это было не в обычаях чоса.
Сначала нужно оставить все заботы позади, иначе они не найдут способ
стать единым целым в их мире, их судьбе, их смерти, иначе они не смогут
свободно слиться друг с другом.
За северными землями холмы не были еще заселены, хотя растения, чьи
семена прибыли с пионерами, давно уже перестали быть чужими. Крис и Тэбби
приземлились на закате, чьи красные и золотые лучи сверкали над спокойным
морем.
Они разбили лагерь, поели, выпили по маленькому бокалу вина,
поцеловались.
Потом рука об руку они пошли по тропинке, ведущей к гряде.
Слева от них густо покрытая травой земля круто обрывалась к воде. Это
сверкающее безмолвие, уходящее к горизонту, казалось совсем темным вдали,
фиолетовым, почти черным. Среди дремлющих созвездий поднялась вечерняя
звезда. Справа от них был лес, наполненный сладковатым запахом сосны.
Теплый ветерок перебирал ветви.
- Айат? - Спросила она однажды.
- Дома, - ответил он.
Его тон и то, как он скользнул губами по ее неясно светлеющим в
полутьме волосам, сказало ей: "Я должен исцелить ее, как ты исцеляешь
меня, дорогая".
Ее пальцы, тронувшие его щеку, ответили: "К моей радости, которая все
растет и растет".
И все же он почувствовал ее невысказанный вопрос. Он подумал, что
знает, в чем дело. Он часто поднимался в нем самом, но он - читатель,
философ, поэт - мог вопрошать столетия лучше, чем она, чьим даром было
понимание настоящего.
Он не побуждал ее к тому, чтобы она произнесла его вслух. Достаточно
этого часа - и она будет с ним.
Поднималась Моргана, усеянная темными пятнами, и менее яркая, чем
раньше, так велики были ее раны. Тэбби остановилась.
- Стоила ли она этого? - Спросила она.
- Война, ты имеешь в виду? - Проговорил он.
- Да. - Она высвободила руку. - Посмотри! Посмотри вокруг: на наш
мир, на эти солнца; смерть, увечья, агония, траур, руины, потери - вещи, о
которых мы рассказываем своим детям - и все это ради политики.
- Я тоже спрашиваю себя, - признался он. - Вспомни, однако, что мы
сохранили для детей нечто такое, что иначе потеряли бы. Мы сохранили их
право быть самими собой.
- Ты имеешь в виду, быть теми, кем являемся мы? Предположим, мы бы
потерпели поражение. Мы были так близки к этому! Следующее поколение
выросло бы благоразумными, умеренными подданными Империи. Разве нет? Так
имели ли мы право делать то, что сделали?
- Я пришел к выводу, что да, - сказал он. - Дело не в том, что
существует какой-то принцип или что я не могу ошибиться. Но мне кажется,
что то, чем мы являемся, наше общество или культура, или как ты хочешь
назвать их, имеют право на жизнь. - Он перевел дыхание. - Ненаглядная моя!
- Сказал он. - Если общества не будут сопротивляться порабощению, они
скоро будут проглочены самыми большими и прожорливыми. Разве нет? И
восторжествует смертоносное однообразие. Никаких вызовов, никаких
отклонений от нормы. Какую службу сослужило бы все это жизни во вселенной,
позволь мы этому случитьс
|
